Рассказы:

Огонь, который плакал

Он расправил огненные крылья и слегка взмахнул ими, чтобы почувствовать, как хорошо они слушаются его. Огонь знал, что он красив, и это льстило его самолюбию. Он мог изящно двигаться, блистать синими языками и зачаровывать всех вокруг.
Более того, огонь был силён, коварен и могуч. Сила была ещё важнее его чудесной красоты. Он – король стихий. Совсем не важно, что он так мал, ведь пламя может становиться больше, когда пожелает. Не имеет значения, что он так молод, что он родился сегодня, это не главное. Вовсе не важно, что он так позорно произошёл на свет – оттого, что головка спички чиркнула по коробку, почти никто не знает тайны его рождения. Самое главное то, что огонь прекрасно умеет владеть своим телом, что по могуществу ему равных нет, что он сможет испепелить всё вокруг, уничтожить, превратить в прах, как только пожелает. Осознание этого грело пламя изнутри, и оно горело ещё ярче. Триумф огня был великолепен, он чувствовал себя неповторимым.
С высоты своей свечи молодой огонь оглядывал свои владения. Он видел только комнату, но его власть распространяется, конечно, и дальше, мешают проклятые стены. Его свеча стояла на деревянном столе. Стоит огню пожелать, как он вспыхнет, будто сухой листок, и гибель стола сделает его ещё сильнее и больше. Разве это не чудесно? Под столом был мягкий пушистый ковёр, его ворсинки так быстро и красиво запылают! В стену врезано окно. Языки пламени расплавят его и расчистят огню путь дальше. А это что такое? На подоконнике стоял глиняный горшок. Ха, что, интересно, будет, когда огонь доберётся до него? А в этом горшке росло что-то, какое-то растение, с круглым уродливым бутоном.
Вдруг огонь почувствовал, что над ним проносится что-то. Чуть-чуть приподнявшись, он поймал это своими цепкими языками. Но пойманное перестало быть материальным и превратилось… в мысль. Она тихонько зашептала пламени:
- Ты горд и велик, ты могуч и превосходен. Ты сильнее всех… Почему же ты до сих пор находишься здесь, на вершине жалкой свечи? Неужели ты не хочешь показать миру своё величие? Разве не хочешь опробовать разрушающую силу, присущую лишь таким, как ты?
От слов этой мысли пламя сильно распалилось. И действительно, неужели оно так глупо, что при всём своём могуществе до сих пор в бездействии, и всё вокруг горит только в его воображении? Разве он будет и дальше отказывать себе в удовольствии сжечь что-нибудь? Конечно же нет!
Решив так, огонь приложил небольшое усилие и сразу же изменился. Он стал больше в несколько раз и принялся жечь с удвоенной силой. И свеча стала медленно исчезать…
- Видишь, как ты слаба, свеча? Я сейчас же уничтожу тебя! В этом мире есть место только сильным! – насмехался огонь над ней.
Но внезапно он заметил маленькую каплю, стекающую по свече. Заметил… и впервые за свою короткую жизнь растерялся.
- Что это? Восковая слеза? Ты плачешь?..
Свеча ответила ему негромким тихим голосом:
- Я плачу, потому что мне больно…
Больно? Огонь никогда не чувствовал боли. Но какое-то странное чувство закралось в его сердце при этих словах. Ему почему-то расхотелось плавить свечу, лучше снова стать маленьким, и… Пламя попыталось перестать жечь так сильно, но оно не могло остановиться. Огонь пробовал снова и снова, и у него не получалось. А он то думал, что прекрасно умеет владеть своим телом! Его тело – убийца, и огонь ничего, ничего не мог с ним поделать. Так странно было чувствовать своё бессилие…
Между тем, свеча набралась сил и сказала ему:
- А ещё потому, что мне жаль тебя. Ты жесток и глуп, ты причиняешь страдание другим…
Какие же мнимые его сила и могущество! Даже слабая свечка жалеет его! Пламя бы отдало всё, чтобы остановить свой беспредел, но оно было абсолютно беспомощно.
Вскоре свеча растаяла, лишь несколько застывших восковых слёз напоминали о ней. Против своего желания огонь перекинулся на стол. Дерево легко вспыхнуло под ним. Он стал гораздо больше и могущественнее и в то же время… слабее. Теперь ещё невозможнее стало совладать с собой. Пламя видело, как оставляет за собой безобразные чёрные следы, и готово было разорваться от боли и ужаса. Как оно могло подумать, что уничтожать – это здорово, что убивать – сплошное удовольствие! На самом деле не было никого, кто был бы несчастнее огня в тот момент. Почему, ну почему ему суждено было стать огнём? Почему не мог он плескаться в озере водой или парить повсюду воздухом? Зачем ему это ужасное тело убийцы, он ненавидит его, он ненавидит себя! Нет, это всё только по его собственной глупости! Огонь мог бы сейчас просто медленно покачиваться одним-единственным язычком и дарить свет и тепло, но он выбрал другой путь. Выбрал и допустил чудовищную ошибку…
По ножке стола пламя спустилось на пол и, сжигая ковёр, стало подбираться к подоконнику.
Но где-то далеко ветер лёгким порывом отнёс тучку в сторону, и выглянул первый утренний луч солнца. Он был ещё робкий, но уже по-своему волшебный. Этот лучик смущённо проник сквозь стекло и ласково коснулся бутона, который раньше казался огню уродливым. Как только это произошло, бутон встрепенулся, словно после долгого сна и начал медленно распускаться. Околдованное пламя наблюдало за ним, на мгновение забыв обо всём. Лепестки показывались по очереди, они благодарили луч солнца за это чудесное утро. Когда все они проснулись, бутон оказался прекрасной белой розой, милой и немного наивной. Огонь не видел ничего более красивого, и любоваться цветком вечно было бы для него настоящим счастьем.
Но вдруг он понял, что сейчас доберётся до горшка и скоро великолепная роза превратится в горстку пепла. Это было настолько страшно, что будь он человеком, огонь тут же вонзил бы в свою грудь нож, даже не раздумывая. Но он ничего не мог поделать, не мог умереть, не мог остановиться. Пламя уже почти настигло зелёный стебель цветка. И тогда оно закричало:
- Я проклинаю тебя, моя глупость! Я проклинаю себя! Я проклинаю тебя, неразумная мысль! Я проклинаю тот момент, когда я поверил тебе, будто бы я силён!
Огонь вложил всю душу в эти слова. И ему был дан чудесный дар – он смог заплакать. Рыдая, пламя почувствовало, что слёзы тушат его, и продолжило плакать, но уже от счастья. Потому что оно вдруг поняло, что для него счастье – погибнуть ради жизни чего-то прекрасного, а не убивать всё вокруг.
Через пару мгновений огонь потух. Он улыбался, умирая, потому что чудесная роза осталась жить, чтобы радоваться лучам солнца.   

"Они"

Слипшиеся ресницы задрожали. Веки медленно, и как будто с трудом поднялись. Глаза были какими-то сухими. Перед ними предстало небо. Голубое-голубое небо… Очень яркое. Я невольно прищурилась. Ничего-ничего кроме этого неба. Мне кажется, что я уже вечно смотрю на него. Но на самом деле вечность была всего парой секунд, а жаль. Хорошо бы всё время лежать тут и смотреть на бесконечную синеву… Лежать. Я медленно осознаю смысл этого слова. «Почему я вдруг лежу?» - проносится в голове, но эта мысль тут же исчезает. Вообще никаких мыслей, я вроде бы разучилась думать. Тут на фоне прекрасного неба я заметила очертания высоких деревьев. Это был лес. Я начала медленно соображать, но от этого заболела голова. Попыталась встать, но ничего не получилось. Попыталась пошевелить рукой. Ха, не тут то было! Зато удалось поднять другую руку. На ней были бесконечные кровяные подтёки. Я равнодушно посмотрела на них. Красная-красная кровь. Только при виде неё я почувствовала боль. Болело всё. Каждая мышца, каждая клетка, каждая частичка тела, о которой я раньше даже не подозревала. Странно, что я не почувствовала это раньше. Боль меня, если честно, не сильно беспокоила. Меня больше волновало, откуда ранения, которые её причиняют. Медленно, очень, очень медленно ко мне возвращалась способность думать. Я старалась, мучительно старалась вспомнить, что случилось. Увы, в голове была пустота. Будто кто-то вырезал из памяти произошедшее. Я думала, и от этого становилось больнее. Ещё больнее. Тогда я провела рукой по лицу. Кровь. По шее. Кровь. По другой руке, которая не двигалась. Ещё больше крови. Я была вся изранена, но тем не менее не помнила, почему. «Нужно встать». Легко сказать, гораздо сложнее сделать. Нечеловеческое усилие, и я упёрлась руками о землю. Перевела дух, посидела так немного, передохнула, насколько это было возможно. Ещё одно, и я уже поднялась настолько, что смогла увидеть свои ноги. Штанины порваны и они насыщенного бордового цвета. Я повернула голову. Хрустнула шея, с губ сорвался тихий стон. Зато около себя я заметила дерево, кажется, ель, но это я поняла позже. Я подползла к нему и села, облокотившись спиной. Тяжело дышала. Воздуха было мало, а дышать больно. Больно и трудно, но надо. И я дышала. В голове по-прежнему был туман. Я мучила себя вопросом: «Что произошло?». Ответа не было, только боль и сумрак…
Вот уж не знала, что один вопрос в два слова может причинить столько страданий. Я выискивала в памяти воспоминания, но они словно в бездну канули. Передвигаться я не могла, конечно, разве что ползком, да и то вряд ли. Вновь посмотрела на окровавленные руки, они и на руки-то были непохожи. Памяти не было. В носу надулся и лопнул кровяной пузырь, нос был заложен, пришлось дышать ртом. Воздух будто резал горло. Внезапно сверху послышался странный звук – словно хлопали крылья. Верно, вскоре рядом со мной опустилась лесная птица и с любопытством уставилась на меня. Мне показалось, что она смотрит мне в глаза. А я посмотрела в нее. «Какие чёрные глаза!»  «Глаза, глаза, глаза» - Ответило мне воображаемое эхо. Глаза! Тут возродилось первое воспоминание.
[Глаза, бесконечное число глаз, и все смотрят на меня. Они одинаково чёрные и одинаково злые. Мои собственные глаза опущены, я боюсь встретиться с кем-нибудь взглядом. ]
Я задрожала. «Странно, очень странно». Закрыла глаза и сосредоточилась. Вспыхнуло новое воспоминание, второе.
[Это они!]
От одного этого слова «они» меня передёрнуло. Отвращение и страх перемешались.
[Они считают меня в чём-то виноватой…Они так жестоки и полны стремления отомстить. Медленно наступают. А я стараюсь, изо всех сил стараюсь не дрожать, и даже говорю им что-то обидное… грубое. ]
Всё ясно. То время, когда я пребывала в забытьи, сразу стало казаться счастливым. Это они, они…  Они изранили меня, превратили в ничтожество, но не убили… Хотели, небось, чтобы меня мучило то, что это они со мной натворили. Что ж, им это удалось… Зачем жить, если я знаю, что это они измывались надо мной, что они громко и злорадно смеялись надо мной, а потом бросили в лесу, как сломавшуюся игрушку выбрасывают жестокие дети… Они, они, они… иначе и быть не может… Зачем бороться?! Я испытывала отвращение к себе, потому что моё тело было в ранах, которые они нанесли… Важно было не то, что я раздавлена и беспомощно, а то, что это они сделали меня такой. Я принялась бессмысленно биться головой о ствол дерева. Теперь не было разницы… Всё было неважно… Они! Сказать, что я ненавидела их лютой ненавистью, значит передать только малую долю того, что я к ним испытывала. Пустым взглядом я уставилась на руку. На ней была глубокая рана, вроде как такие называют колотыми, но тогда я не задумывалась над этим. «Интересно, чем это они меня так? Впрочем, не слишком-то интересно.» Нет, я не помнила, чтобы у кого-нибудь из них был тонкий нож или ещё что-нибудь… Они предпочитали действовать вручную, это я точно помнила. Внезапно из ниоткуда появилось ещё одно воспоминание.
[Я ползу, а скорее, качусь по какому-то склону…На земле лежит сучок, острый и длинный. Я пытаюсь откатиться от него, но сил нет, и он вонзается мне в руку.]
«Я катилась по земле? Всё может быть» Я ещё раз взглянула на «дырку» в руке, из которой сочилась кровь, и снова зачем-то ударилась о дерево. «Бум!»
[Я всё ещё качусь, и на пути вырастает дерево…Я врезаюсь в него, перед глазами искры, всё качается из стороны в сторону.]
Память ко мне возвращалась постепенно. Одно за другим, у меня появлялись воспоминания. Я вспомнила, как получила почти все раны. К моему удивлению, все они были получены из-за того, что я убегала слишком быстро, падая и врезаясь, а потом упала и покатилась по этому склону… Там я случайно навалилась всем телом на ноги, они хрустнули, обе… И самое-самое главное: я помнила, помнила то, что я успела убежать от них до того, как они успели причинить мне боль… А эти травмы нанесла природа.
«Не они, не они, не они! Пусть я и убегала как трусиха, но это не они покалечили меня!» Я вдруг осознала это со странной ясностью, будто знала это всегда. Я рассмеялась, как ребёнок, сумасшедшая… Я с любовью посмотрела на свои руки и ноги, окровавленные и грязные… Теперь можно было умереть, а можно было и жить. Сражаться за жизнь… Сражаться… Сражаться… Сражаться… Сражаться…

До встречи...

- Белое платье, и шлейф, шле-е-ейф, - хнычу я, поглядывая на друга: понимает – не понимает, жалеет – не жалеет.
По-моему, не очень жалеет. Он молчит и плачет, но о чём-то своём. А я ему рассказываю о том, что мой любимый женится… и не на мне. Сейчас не стоит объяснять всё в подробностях, откровенничаю я только с другом, с самым лучшим другом.
- А я люблю его!
Это словно давит на меня, и я так устала сопротивляться… «Гора на плечах». Поддаюсь давлению, голова падает. Волосы скользят по стеклу, от дыхания окно запотевает, и за ним сложно рассмотреть друга. Но я знаю, что он плачет. Я и сама плачу. Вообще-то я сильная, и все считают, что рыдать я не умею. Но при этом друге можно и поплакать. Сидя на подоконнике, я обхватываю колени руками и кладу на них голову. Закусываю губу, становится почему-то спокойнее. Жалко, что нет карманов, и в них не запихать кулаки. Давняя установка – руки в карманы, закусить губу и смотреть на друга. Так я чувствую себя защищённой.
- Ну а ты-то что плачешь?
Вы можете спросить меня, как я умудряюсь разговаривать с дождём – со своим лучшим другом. Я и сама не знаю, но мы давно друг друга знаем, и он всегда осознаёт мои слова. Я произношу  их вслух и мысленно посылаю к каждой его капле, они жадно ловят их, а потом реагируют. Вот и теперь, слыша мой вопрос, друг заряжает сильнее, его слёзы со стуком разбиваются об окно.
- У тебя-то, небось, никаких забот. Только лить и лить. Тебе-то не мерещатся всюду серые глаза и белые платья. Везёт тебе…
Друг, однако, так не считает. Звук падающих капель затихает, он хочет уйти от меня.
- Нет, подожди!
Я задумываюсь над судьбой друга. Его участь – плакать и плакать. А почему друг плачет? Потому что ему судьбой предначертано поливать землю? Да, конечно, но это не всё. Я уже долго дружу с ним, и за это время научилась тонко чувствовать. Сейчас я чувствую, что друг несчастен. По сути, его никто не любит. Солнце сердится, потому что его закрывают сопровождающие друга тучи, снисходительно именуемые мной облачками. Мелочные люди ворчат, что скрылось солнце и что у них промокли ноги. Животные недовольны тем, что люди жестоко обращаются с ними из-за плохого настроения, и винят в этом друга… А он не виноват, он не хочет. Но его не понимает никто, все считают, что у друга нет чувств, что его жизнь легка…
- Прости, а? Меня не любит он, а тебя – вообще никто…
Друг начинает лить более спокойно, прямо и без завываний ветра. Пожалуй, никто кроме меня не заметил этого, но я точно знаю, что он простил меня.
Так я и сижу на подоконнике, пока другу не приходит пора улетать.
- До встречи.
Эта встреча наступит, не сомневайтесь. Друг вместе со своими тучами вновь прилетит в мой город, хотя бы ради меня одной. Ведь он всегда понимает меня, а я стараюсь понимать его… Изо всех сил стараюсь!
- До встречи, до встречи!

Летний снег

Люди хотели жить. Работать, отдыхать, гулять, дышать, веселиться, улыбаться, плакать, мечтать... Жить. Но у солнца были свои планы и свой взгляд на это. В тот день оно разозлилось за что-то то ли на всю Землю, то ли только на мой город, и решило сначала помучить, а потом превратить в пепел всё и всех на своём пути. Нужно сказать, что удавалось ему это превосходно: люди изнемогали от жары, сидя дома, потому что там было немного прохладнее, чем на улице. Они обмахивались журналами, газетами и всем, что попадалось под руку, и иногда бегали в продуктовый магазин, чтобы купить очередную бутылку быстро кончающейся минеральной воды. Продавщицы (те, у которых ещё двигались языки) жаловались друг другу и грозились уйти с "этой чёртовой работы, где нет кондиционера". Крыша магазина плавилась, как, впрочем, и всё вокруг. Тёмный асфальт раскалился, и на него невозможно было встать босиком, а в обуви было жарко ногам. Растения окончательно зачахли, трава стала похожа на прошлогоднее сено. А солнце ликовало в душе и ещё больше пекло, посылая всюду неумолимые лучи. Где-то далеко-далеко, на его поверхности, надувались и взрывались огненные пузыри. Люди стали схожи в одном: всем хотелось перенестись в Ледниковый период. А что, очень даже неплохо: и "прохладно", и динозавров уже нет...

Я тоже сидела дома, смотрела в окно, обмахивалась газетой "Всё", попутно опустошая литровую бутыль "Аква Минерале". В душе жила надежда на то, что подует ветер, принесёт тучи или хоть облака, и они закроют наконец чёртово солнце. Надежда умирает последней, у меня создалось впечатление, что я умру от жары раньше, чем она. В голове упрямо вертелась мысль: "Как же тут жарко...". Действительно, в аду, должно быть, было несколько холоднее. Вскоре я не смогла уже видеть солнечный свет и закрыла глаза, в которых давно полопались сосуды. Я просто сидела и старалась ни о чём не думать, как вдруг... в ушах засвистел холодный ветер. "Открыть глаза?" Я вздрогнула, но не открыла их. Ветер не прекращался, и я каким-то неимоверным образом почувствовала, что стало темнее. Я ахнула. Этого определённо не могло быть, но, тем не менее, ветер скользил по рукам, щекам, раздувал волосы... "Открыть глаза?"

Нет, я не стала. А что, если это было иллюзией, что если я просто представила себе всё, а на самом деле – всё то же воинственное солнце? Между тем ветер стал практически ледяным, у меня по коже побежали мурашки. Я смеялась и тёрла руки. Как это было странно: весь мир погибал от жары, а мне было почти холодно! Нет, я не могла упустить ни мгновения этого наслаждения… Я упивалась порывами этого ветра, мысленно призывая его стать ещё сильнее и ещё холоднее…

Тут перед закрытыми глазами словно вспыхнуло что-то белоснежное. Я инстинктивно зажмурилась ещё сильнее, но от этого снег стал ещё ярче. Что это снег, сомнений не было. Пушистые, крупные, желанные хлопья плавно спускались вниз, вальсируя друг с другом. Мой восторг было не передать словами, я верила и не верила, сомневалась и убеждалась, а снега было всё больше… Он летел, кружился, сходил с ума, а я сходила с ума вместе с ним. В порыве радости я вытянула руку вперёд, но почему то не могла дотронуться до белых снежинок… Но хватало и одного зрелища. Был разгар лета, к тому же я сидела в доме, где была крыша, но теоретически невозможный снег наплевал на это… И я вместе с ним. Стало совсем холодно, снег и ветер обдували меня своим морозным дыханием, и хотелось надеть что-нибудь тёплое, но я не смела сорваться с места. «Открыть глаза? А вдруг чудо пропадёт, сгинет в бездну, и никогда не придёт больше…» Вскоре снег успокоился, полетел спокойно, усмирил ветер… Моё дыхание тоже выровнялось… «Открыть глаза?»
И я открыла.

Шоколад

На золотой обёртке переливался луч солнца… Только вот никакая она не золотая, а просто золотистая… И не солнце это вовсе, а искусственный лимонный свет… Отовсюду.
Большая прямоугольная шоколадка. Слишком большая для меня одной. Молочная хоть? Я не стала смотреть, не до мелочей было.
Ровные шаги по сверкавшему чистотой полу. А может, стоило побежать. «Сколько времени?» Несколько секунд тупо смотрела на пустое запястье, запястье без часов.
В руках огромная шоколадка, которую неудобно было держать; в голове – ураган, бушующее море, отдающее в виски болью. Перед глазами туман, через который иногда прорывался лимонный свет.
Унылая касса, бесчувственная кассирша. Или наоборот. Громкое «пи-и-ип», и на экране стоимость шоколадки. Судорожные поиски денег в карманах, вслепую. «Не хватает». В затуманенном сознании появилось решение. Пальцы автоматически схватили шоколадку, развернули «золотую» обёртку, отломили половину.
- Может, на половину хватит?
Ровные, гордые шаги по сверкавшему чистотой полу. А за мной тянулся длиннющий хвост позора, ругательств, обвинений в порче товара… Шоколадки не было, зато чудом удалось сохранить деньги в карманах. А туман и море и сами остались… Выход, скрип двери, сверкавший чистотой пол позади. Холодный день, холодный воздух, холодное небо. Вдох, этот самый холодный воздух расползался по телу, морозя лёгкие. Вместе с вдохом – новое спонтанное решение. Цветастый ларёк, и в руках другая шоколадка, поменьше. Молочная хоть? Я не стала смотреть, не до мелочей было
Ни шагу назад, всё вперёд и вперёд. Игра для сильных. Привычный двор, привычная скамейка, «привычный» друг на ней. Привычные преданные глаза неприятного цвета горького шоколада… Привычные пустые разговоры, но меня не обмануть. Я напряжённо ждала. Привычное серое небо, но непривычный туман, и до жути непривычно сжимать в пальцах шоколадку.
Я ждала, пальцы мяли шоколад, в уголке мозга поселилось лукавое сомнение… Но вот «привычный» друг поднял глаза…
- Нам нужно серьёзно поговорить.
Его голос в ушах тонким звоном маленьких колокольчиков. Знала, знала я, что он мне скажет. Прекрасно знала. Сердце словно сжали тиски. Он любил меня, но… Но я-то хотела, чтобы всё было как раньше… Чтобы мы гуляли, просто, как друзья, сидели на этой скамейке, болтая ногами, громко смеялись, говорили обо всём на свете… Чтобы не нужно было корчить из себя что-то… Чтобы можно было не скрывать, что мне не нравятся его глаза…
Мысли спутались в комок паутины, руки машинально развернули шоколадку. «Горькая всё же», - мимолётная мысль.
- Я давно хотел сказать…
Он сглотнул и замолчал, а я опустила глаза. Отломила кусочек шоколада, просто чтобы сделать что-то.
- Что… что…
Я положила дольку в рот и рассеянно разжевала… Горький шоколад, который я не ем.
- Я тебя…
- Стой!
Я вскрикнула, не подумав. Слишком не хотелось слышать… Туман наконец рассеялся, и в моём сознании стало ясно… удивительно ясно.
- Мне тоже нужно сказать…
Нет, это игра не для таких, как я. Может, стоило просто взять и уйти? Но…
- Хочешь шоколада?
Глупый вопрос. Я протянула ему горькую шоколадку, заглянув в глаза. 

Вместе с тобой

Мне всегда говорили, что у меня сильный характер. Что ж, может быть. Когда я падала, не плакала и не стонала, только насмешливо улыбалась, хотя веки и опухали от невыплаканных слёз. Когда были неприятности, громко заявляла, что у меня всё превосходно, так, чтоб все слышали. Когда мне было одиноко, я не жаловалась на жизнь… просто жила. Я не признавала ни нежности, ни жалости. Люди спрашивали меня: «Неужели на твоём сердце железные доспехи?» А я отвечала спокойно: «Нет, они не из железа, а из прошлогоднего засохшего козинака. Так твёрже и вернее». Они смеялись, я улыбалась, впрочем, улыбались только губы, прославленной «американской» улыбкой, а в глазах не было радостных искр…
День, когда произошла столь странная перемена, я отлично запомнила на всю жизнь. Я просто шла по коридору в школе… А навстречу прошёл он. Если честно, мне не нравится это местоимение, но я не знаю, как назвать его, правда. Юноша? Странно звучит. Парень? Пожалуй, да, но… Парни, они повсюду, а он был особенный… Суть не в этом. Он просто прошёл, не смотря на меня, а я застыла и словно оказалась в другом мире. Как это было непохоже на меня, всегда твёрдо стоявшую на земле… Самое удивительное, что не было в нём ничего особенного… Не было ни особой красоты, ни чего-то другого, отличавшего его от других… Разве что он был старше меня, гораздо старше… Но я решила, что он ангел. Земной ангел ещё прекраснее небесных братьев. Он уже давно скрылся из виду, а я ещё долго стояла, приходя в себя, возвращаясь к действительности.
То, что я влюбилась, как это ни банально, я поняла только дома, когда первый раз стала мечтать. Воображение рисовало картины, навязанные популярными мелодрамами. Вот он стоит на вокзале, ему нужно далеко и надолго уехать, а я шепчу: «Я – вместе с тобой»… Вот на нас нападает огромная собака, но он храбро кричит мне: «Не бойся, мы вместе», а я эхом повторяю: «Да… Я вместе с тобой!»… А вот мы просто гуляем под луной, и я тихо и даже ласково говорю: «Какое счастье, что я вместе с тобой»…
И вообще я стала другой. Теперь мне понравились мягкие игрушки, которые раньше называла плюшевыми уродцами, и даже мини-юбки, от которых до этого была в ужасе… Я больше не считала День Святого Валентина такой уж большой глупостью, а однажды даже засмотрелась на свадебное платье в салоне… Я начала вечно витать в облаках и, сказать по правде, стала просто влюблённой дурой, вечно шепча сама себе: «Вместе с тобой». Но тогда я ведь не понимала этого. Впрочем, плакать я так и не научилась, хотя он не обращал на меня внимания, сказывался характер.
И однажды я не смогла так жить, и решила поговорить с ним, признаться, что ли… Всё было как в тумане. Я просто подошла к нему и сказала, что люблю. Храбрая идиотка. А его лицо, лицо «земного ангела» вдруг исказила злая ухмылка, и он тут же стал неприятным и некрасивым:
- Иди ты на …, малолетка.
Я до сих пор не могу назвать его сволочью, хотя стоит. Но я всё же любила его, и не могу так. Разве можно так резко отрезать крылья? Особенно крылья любви… Оставалось только схватить метлу и летать на ней. По правде говоря, я думала, что, получив такой ответ, не удержусь и убегу в слезах. Но мой характер оказался сильнее. Я тоже ухмыльнулась, резко и холодно, и у меня сама собой вырвалась давно заготовленная фраза:
- Только вместе с тобой, «любимый»…

Рыба-фугу, или история о любви к людям

I

Воспоминания… Воспоминания струились в голове, как падающие листья осенью, как рыбы в море… Хм, неудачное сравнение.
Сабуро, известный на всю Японию повар, любимец императора, тяжело вздохнул и встал. Сон не шёл, да это было и немудрено. Сабуро быстро оделся в европейское платье, к которому никак не мог привыкнуть, спустился вниз и вышел на улицу. Шёл дождь, столь частый для Японии. Впрочем, это был ещё не настоящий ливень, тоже нередко стучащий по крыше, тот, из-за которого случаются паводки. Повар обернулся. Перед ним возвышался дворец императора. Огромное светлое здание с сотнями маленьких окон, с изогнутой крышей, по которой стекали капли дождя… Рядом с ним был разбит сад. Прекрасные, стройные деревца сакуры, другие зеленеющие растения… Виднелось озерце, к противоположному берегу которого вёл деревянный мост, украшенный резьбой. Чудесный вид, даже в такую погоду. Впрочем, Сабуро он совсем не радовал.
[Давным-давно рыбаки выловили у побережья острова Хонсю диковинную рыбу. Своей формой она напоминала шар. Тогда её впервые попробовали приготовить. Но люди, отважившиеся съесть кусочек чудной рыбы - фугу, тут же скончались. Годами японцы считали её полностью ядовитой и непригодной для еды. Но какую-то неделю назад Сабуро стало интересно, что же это за знаменитая рыба - фугу. С огромным трудом повар добыл «ядовитый шар»  и принялся разделывать его. Сабуро предположил, что само мясо рыбы не ядовито, и с особой аккуратностью снял кожу, на которой, кстати говоря, не было чешуи, вынул все органы… И дал часть филе бродячей собаке. Та с удовольствием проглотила её и… осталась жива. Тогда Сабуро и сам попробовал своё «блюдо». Рыба - фугу оказалась приятной на вкус, её мясо было вполне съедобным… Повар приказал украсить сырое филе рыбы зеленью и подать с рисом на стол самому императору. Сабуро с трепетом ждал его мнения насчёт рыбы. Императору понравилось новое блюдо, и он изволил поинтересоваться, что это за рыба. Когда повар кратко и с достоинством ответил: «Фугу», он поперхнулся, но после долгих и подробных объяснений восхитился искусством своего слуги.
Сенсация! Сабуро стали уважать, пытались выведать у него секрет приготовления «волшебной рыбы»…
Император Муцухито начал править Японией не так давно. Был девятнадцатый век, когда наконец свергли сёгунат Токугава. Власть перешла к совсем юному Муцухито, которого короновали императором Мэйдзи. И завтра он устраивал торжественный обед по поводу революционного переворота, на который съезжались иноземные гости-правители. Одним из блюд на своём столе император желал видеть рыбу - фугу.]
Сабуро тихо застонал. Перечить Муцухито было нельзя, но повар был вовсе не уверен, что сможет приготовить фугу во второй раз. Для этого была нужна предельная осторожность, долгое время, знание расположения всех органов… Запела предрассветная пташка. Нужно было вернуться и попытаться уснуть, ведь на рассвете Сабуро должен был быть уже на ногах…

II

Было жарко, страшно жарко. Все блюда: суши, рис, роллы, морепродукты и даже мясо были уже готовы трудами Сабуро и его помощников. Сейчас они суетились, украшая всё и перекладывая на расписные блюда, а повару предстояло готовить самое сложное, последнее кушанье. Всего одна, зато громадная рыба-шар, считавшаяся деликатесом. Сабуро медленно снял с неё кожу. От напряжения на лбу выступил пот, но это удалось повару. Далее нужно было вынуть все органы. Это было чудовищно сложно, ведь нужно было, чтобы ни одна ткань не порвалась, иначе брызнула бы кровь и отравила бы мясо. Да, хорошо. Сабуро успешно отделил внутренности и слегка приподнял их над мясом, чтобы медленно подвинуть в сторону. Резко это нельзя было делать, потому что какой-нибудь орган мог порваться. Вдруг в глаз повара попала какая-то песчинка, он почувствовал резь и невольно зажмурился на некоторое время. Когда же Сабуро открыл глаза, он с ужасом обнаружил, что в сердце рыбы, извлечённом из неё вместе с другими внутренностями, была трещина. Капнула ли ядовитая кровь из неё на мясо, определить было невозможно.
Повар застыл в страхе и растерянности. Одной капли крови было достаточно, чтобы полностью отравить блюдо. Между тем, другую рыбу нельзя было приготовить потому, что её попросту не было. Чёртов шар встречался в море довольно редко. О том, чтобы не подать фугу, не могло быть и речи. Гости уже собрались в зале, все они ждали одного таинственного блюда... Каков был бы гнев Муцухито, если бы он узнал, что фугу не будет… Скорее всего, Сабуро это грозило бы казнью.
Повар вздрогнул и вышел из оцепенения. Он обернулся и увидел, что помощники, уже справившиеся со всем, вопросительно смотрят на него. Сабуро сдавленно вздохнул, зачем-то отрезал от филе небольшой кусок, оставил его, а остальное отдал для обеда императора. Рыбу - фугу было положено есть сырой…

III

Сабуро незаметно выглянул в светлый зал, где состоялся торжественный обед. Возможно, это могло показаться странным, но император и его гости сидели за столом. Муцухито стремился показать, что Япония не отстаёт от других стран в развитии, и поэтому вводил европейские порядки. Таким образом, обед проходил в большом освещённом помещении, по западному образцу. Стол императора Мэйдзи ломился от яств, среди которых впервые появилось мясо, которое так любили европейцы. Отныне в Японии отказ от мяса считался признаком «отсталости».
Внесли рыбу - фугу и поставили на стол. Раздались громкие возгласы, среди которых – высокий голос молодого Муцухито. Император хотел,  чтобы его «искуснейший» повар предстал перед гостями.
Ноги Сабуро стали ватными, но он заставил себя выйти в зал, поёживаясь от яркого света. Повар встал перед столом, ловя на себе взгляды иностранцев и чувствуя себя хуже некуда. А они аплодировали ему, хвалили на разных языках… Сабуро просто рассматривал всех, не слыша ничего. Муцухито важно восседал во главе стола. Он гордился им, своим поваром. На императоре было не традиционное кимоно, а дорогая европейская одежда. Волосы у него были чёрные, короткие. Муцухито сделал себе «модную» западную причёску, а вместе с ним отстригли свои длинные волосы, которые раньше закалывали в пучок на голове, почти все мужчины Японии. «Просвещённый» правитель, что и говорить…
А гости… У них были удивительно большие глаза, с бликами, весёлыми искрами; такие же стрижки, как у Муцухито, но волосы светлые… Старые и молодые, красивые и не очень, мужчины и одна женщина. Эта дама была в платье с пышными манжетами, когда Сабуро посмотрел на неё, она как раз подносила ко рту палочки с кусочком суши… Справа от неё сидел юноша, возрастом, наверное, как император, он что-то оживлённо говорил. Чуть подальше – усатый, седой старец… Все они, эти гости, разговаривали, смеялись, дышали, жили… Жили. А перед ними на столе стояло блюдо с, может быть, смертельной фугу…
Повар почувствовал что-то странное и поспешил удалиться на кухню. 
IV

Сабуро почему-то задыхался. [Как, ну как он мог отдать эту рыбу? Эти люди… Все они… Не подозревали об опасности, а эта фугу…] Повар презирал себя за свой поступок. Мучаясь, он в изнеможении облокотился на стол. Первой мыслью было выскочить в зал и закричать, чтобы они не ели… Но существовал шанс, что фугу вполне съедобна. Тогда после испорченного обеда Муцухито наверняка проверил бы её на каком-нибудь животном, и если бы оказалось, что с рыбой всё в порядке, Сабуро было бы не миновать казни. Хотя за прерванный обед его всё равно наказали тяжелейшим образом – смертью. Повар сжал кулаки так, что побелели коcтяшки. [Почему он так боялся казни?] Но Сабуро не мог заставить себя выбежать в зал.
Рассеянный взгляд скользил по кухне. Окно было открыто, этаж первый… Сабуро мог просто улизнуть, убежать из дворца, и тогда ему ничего бы не грозило. Но повар пресёк эту мысль на корню. Перед глазами вновь и вновь появлялись ничего не подозревающие, ни в чём не повинные гости, мечтающие попробовать загадочную рыбу. Нет, Сабуро не мог так с ними поступить…
На краю стола лежало что-то белое… кусочек рыбы. Идея появилась мгновенно. Времени, чтобы искать какую-то собаку, уже не было. Но и фугу в зале ещё не попробовали, сочли её деликатесом и решили съесть после горячего. Скорее всего, минут через пять… Сабуро торопливо подозвал одного из «поварят».
- Слушай, - начал он, - Я хочу попросить… то есть приказать кое-что. Если я вдруг… хм… потеряю сознание, мгновенно беги в зал и останавливай обед.
Помощник повара округлил глаза, он прекрасно понимал, что светило за такой поступок.
- Скажи, что во всём виноват Сабуро, и что это я приказал тебе поступить так. А ты просто исполнял приказ старшего по званию, ну, по законам самого Муцухито. Скажи, что это для их же блага и что ты не заслужил казни. Поклонись… Понял?
«Поварёнок» молчал, Сабуро потряс его за плечи. Повар надеялся, что эти слова убедят императора, что помощник ни в чём не виноват.
-Ну?
«Поварёнок» испуганно кивнул, и Сабуро отпустил его. После этого взглянул, наверно, последний раз в окно и быстро, чтобы ни на мгновение не усомниться, проглотил часть фугу, даже не почувствовав её вкус. Так просто… Смерть от ядовитой рыбы обычно наступала в течение первой минуты…
Пять секунд… Повар просто дышал.
Десять… Вдруг стало страшно, но изменить ничего было нельзя.
Тридцать… Сабуро закусил губу.
Сорок… Слышались далёкие голоса…
Пятьдесят… В сердце теплилась надежда…
Минута… Кровь всё же не капнула?
Две… Жи-и-и-и-изнь…

V

Обед у императора Мэйдзи прошёл на ура. Гости попробовали диковинную рыбу - фугу и остались довольны. Вскоре они уехали, признав Японию «просвещённой» страной и согласившись сотрудничать с ней. А Сабуро… Сабуро остался поваром императора. Правда, готовить фугу ему больше не довелось – рыба ушла в другие моря и больше не встречалась у берегов Японии. Может быть, было бы и лучше без опасного деликатеса, но в ХХI веке рыбу снова ловят и снова готовят. Правда, получается это только у искуснейших поваров, лучших из лучших. Если решите когда-нибудь попробовать рыбу - фугу, как следует подумайте. Ведь это подобно «русской рулетке» - может, вам повезёт, а может и нет, и тогда ценой будет жизнь.